Рожденная в грехе [= Цветок греха ] - Нора Робертс

В Нью-Йорке Шаннон не слишком часто ходила к воскресной мессе, хотя родители были достаточно ревностными католиками, а сама она училась в католической школе, где познала все правила и ритуалы этого направления в христианской религии. Она продолжала считать себя католичкой, но в современном воплощении, то есть человеком, который позволяет себе быть неудовлетворенным многими доктринами и законами Ватикана.

Воскресная месса давно сделалась для нее привычкой, от которой она, впрочем, почти избавилась, когда начала самостоятельную жизнь в Нью-Йорке.

Однако для тех людей, с кем ее свела судьба в небольшом селении графства Клер, эта месса была не столько привычкой, сколько насущной необходимостью.

Шаннон не могла не признаться самой себе, что ей приятно было находиться в маленькой местной церкви, где легкий запах горящих жертвенных свечей и полированная поверхность скамей пробуждали воспоминания детства и юности. Фигуры Девы Марии и Иосифа, картины, иллюстрирующие скорбные остановки на крестном пути Иисуса, вышитый покров на алтаре – все было привычно и знакомо.

Небольшая церковь могла по праву гордиться красивыми витражными окнами, сквозь которые струился мягкий спокойный свет. Но она была обветшалой – при ближайшем рассмотрении становились видны многочисленные трещины и царапины на стенах и на скамьях для сидения и для преклонения колен, а пол скрипел чуть ли не от каждого шага прихожан.

Хотя обстановка была достаточно скромной, сам церковный ритуал выглядел таким же торжественным и величественным, как и в огромном кафедральном соборе святого Патрика на Пятой авеню в Нью-Йорке.

Шаннон сидела рядом с Брианной, чувствуя себя на редкость спокойно и уверенно, вслушиваясь в мягкие интонации голоса священника, в ответное бормотание молящихся, в редкие вскрикивания детей.

Родственники Мерфи находились через узкий проход от нее, они занимали целых две скамьи. Ее же собственная семья – потому что она порой начинала думать о семье Брианны и Мегги как о своей – вполне уместилась на одной короткой скамейке.

Когда все поднялись для последнего благословения, Лайам пробрался к Шаннон и выразил желание вскарабкаться ей на колени. Шаннон ничего не оставалось, как взять его на руки. Он сейчас же потребовал поцелуя, затем начал играть ее серьгами.

– Мои! – решительно сказал он.

– Нет, мои! – возразила Шаннон.

Все уже выходили из церкви, и спор о серьгах между Шаннон и Лайамом продолжался на улице, под лучами утреннего солнца.

– Он у нас такой, – услышала она голос подошедшего Мерфи. – Настойчивый малый. Ему палец в рот не клади.

Шаннон ощутила легкую дрожь, пробежавшую по спине. Рядом с ней находился тот человек, вместе с которым они всего несколько часов назад, забыв обо всем на свете, обнаженные, потные, метались в пароксизмах страсти по холодной земле возле теплых камней. Сейчас они, приодевшиеся, как и все прочие, для утренней службы, стояли возле церкви среди других людей, кто и вообразить не мог, какими они были только недавно.

– Погляди, ма! – Кейт, сестра Мерфи, подтолкнула свою мать. – Выглядят прямо как настоящая супружеская парочка. Скажешь, нет? Кто бы мог подумать, что наш Мерфи станет заглядываться на какую-то американку? Но эта еще ничего, верно? Не худшая из них.

– Да, – отвечала та, искоса поглядывая на Шаннон с ребенком на руках и стоящего рядом с ними Мерфи. – Да, никогда бы не подумала такого. Всегда считала, он женится на одной из дочек Тома Конкеннана. Чем они плохи?